В этой московской коммунальной квартире, она появилась неожиденно. Заселилась в освободившуюся комнату, с которой недавно съехала молодая семья в поисках счастья подавшаяся куда-то в Сибирь. В Сибири разворачивались грандиозные стройки, о которых с утра до ночи вещала радиоточка.

Она была высокой, стройной, красивой женщиной лет 27 – 30, одета в модном по тем временам драповом пальто, берете и чёрных, плотно облегающих голени сапожках. Лицо было открытое, женственное, но с волевыми чертами. Из под берета спадали на плечи чёрные, слегка вьющиеся волосы.  Большие красивые карие глаза смотрели пронизывающе, в них всегда мерцал холодный огонёк, заставляющий собеседников отводить свой взгляд. Никто из соседей по коммуналке не знал откуда она приехала, где работает, а спросить никто не решался. С самого первого дня Маргарита дала понять коммунальщикам, что явно не тяготеет к разговорам на кухне об очередных  успехах КПСС, не говоря уж о личной жизни. В день её заезда, выбравшийся на шум из своей комнаты всклоченный дядя Коля, как всегда с глубокого похмелья и в неизменных  трико с оттянутыми коленками, завидев разувающуюся девушку весело прохрипел:

- Соседушка?! Зовут-то как?

 Новоиспечённая счастливая обладательница девяти квадратных метров расплылась в ответной улыбке:

- Не зовут меня, мил человек, сама прихожу! Называй Ритой – не промахнёшься - окинув насмешливым и презрительным взглядом растерянного таким ответом дядю Колю, Рита, подхватив лёгкий чемоданчик шагнула в свою комнату.

С этого дня Дядя Коля демонстративно Риту не замечал. Оно и понятно, кому (!) смеет эта баба так дерзко отвечать?  Ему, Николаю Ефимовичу?  Николай Ефимович даже планы Кремля разгадал - под видом индустриализации страны, народ в рабство загоняют!  Мало того, «Ефимыч» протестовал против  такой политики властьимущих. Метод протеста был надёжный и проверенный – пьянство, которое не мешало работать сторожем на складе стройматериалов.

В самой большой комнате квартиры, аж в 14 квадратных метров, жила Любовь Андреевна, «Любаша», хрупкая женщина; жила с 12 – летней дочерью Аней. В свои 32 года, Любовь Андреевна выглядела уставшей и измученной. Работа по 12 часов в сутки у токарного станка, давала о себе знать. Постоянно ныла спина. Муж, года три как уехал на заработки невесть куда, да так и не вернулся.

В комнате напротив жила пожилая вдова Клавдия Ивановна, работавшая в местном домоуправлении. Носила очки и была сварливой и ворчливой. Почти никогда не улыбалась. Иногда Клавдию Ивановну навещал сын – хмурого вида 30-летний мужчина.   Так коммуналка и жила своей жизнью, утром расходились на работу, отстояв очередь в туалет и наспех и почти на ходу глотнув горячего чая, вечером по очереди ужинали в завешанной шкафчиками кухне. Потом расходились по комнатам, и из комнат слышался  потрескивающий одинаковый шум радиол. Волна была только одна.

Маргарита то уходила на целый день, то оставалась дома и почти не выходила из своей комнаты. Изредка к ней приходили гости  – крепко сбитые двое  мужчин, иногда по одному, в драповых пальто и всегда с небольшими свёртками. Маргариту называли в строго уважительной форме: «Маргарита Ильинична». Рита на скорую руку кипятила чайник, потом уносила его в комнату, и за закрытой дверью своей обители они о чём-то негромко говорили. Как ни силились что-то расслышать коммунальщики, о чём вели разговор пришельцы – расслышать не могли. Дяде Коле не помогала даже кастрюля, приложенная к стене. Уходили гости очень быстро.

Как-то вечером обитатели коммуналки были почти в полном составе на кухне. «Почти» потому, что дядя Коля, находясь в своей комнате, упорно что-то доказывал мнимому собеседнику. Иногда речь обрывалась и вместо бормотаний слышалось бульканье, после которого что-то громыхало. «Зачем так сильно стучать стаканом?» - машинально подумала Любовь Андреевна стоя у стола и нарезая картофель для супа.  Клавдия Ивановна тоже хлопотала у плиты.  Тут дверь кухни распахнулась и вошла Маргарита в халатике  и тапочках, с книгой в руках. Поздоровавшись с обитателями кухни, Рита потрогала рукой чайник, стоящий на плите и весело поющий какую-то песню, потом присела на стул у окна, закинула ногу на ногу;   раскрыла книгу и  принялась за прерванное чтение. Любовь Андреевна невольно задержала взгляд на верхней ноге Риты. Над лямочкой тапочка, прямо на подъеме стопы виднелась татуировка – надпись «Они устали». «Так вот оно в чём дело» - подумала Любовь Андреевна. Переведя взгляд на вторую ногу Риты, она и на ней увидела такую же надпись. Потом, опомнившись и смутившись, отвела глаза и опять принялась нарезать картофель. 

Клавдия Ивановна, явно забеспокоившись присутствием немногословной соседки, загромыхала посудой. Потом её взгляд, также как и у Любаши, упал на ногу Риты; она тоже увидела татуировку. Но вот беда, Клавдия Ивановна была близорукой, а на кухне возилась без очков. Надпись разглядеть не могла, а любопытство брало верх. «Тётя Клава» засуетилась, и то лезла в шкафчик, то что-то искала на столе, потом заглядывала под стол, таким образом норовя поближе рассмотреть злополучную татуировку. Неизвестно, сколько бы эта суета продолжалась и Рита, видя страдания соседки, решила помочь.

- Не мучайся, тётя Клава, смотри  –  с этими словами Рита вскинула ногу прямо к лицу Клавдии Ивановны.  

Тётя Клава, грохнув кастрюлей об стол, выбежала из кухни.  Рассмеявшись, Рита взяла закипевший чайник и ушла с ним в свою комнату.

С наступлением зимы Любовь Андреевна слегла. Ворочая тяжёлые болванки у токарного станка, окончательно надорвала спину. Теперь могла передвигаться только держась за стену. Туалет, кухня, комната. И слёзы. Глядя на перепуганную и тоже в слезах дочь Анютку, у Любаши щемило сердце: «Как же мы выживем, ни родных, ни близких»… На второй день Любовь Андреевну, держащуюся за стену в коридоре, увидела Рита.

- Ты чего, Любаша? – удивлённо вскинула брови?

- Совсем худо мне, Маргарита Ильинична, дочь вот даже в школу кое-как собрала  – у Любаши брызнули слёзы.

- Какая я тебе Маргарита Ильинична – с этими словами Рита подхватила под руку Любашу и повела в комнату. Уложив на кровать и накрыв пледом, присела рядом. Выяснив причину недуга Рита решительно встала.

- Слёзы лить – горю не поможешь, Любаша. Вставать на ноги надо.

- Так я понимаю что надо, да не могу. С работы теперь уволят, а даже скопить денег не получилось. А мы с Аней совсем одни-одинёшиньки. Ой, горе мне – плечи у Любаши опять затряслись.

- На всю жизнь не накопишь. Ладно, ты реви пока, а я скоро. – Рита упругой походкой ушла к себе.

Спустя несколько минут хлопнула входная дверь и каблучки её сапожек торопливо застучали по лестнице.  Вернулась Рита через час, в сопровождении мужчины среднего роста с саквояжем в руке. Под зимним пальто у мужчины оказался белый халат.

-Дмитрий Алексеевич, врач – представился мужчина и скинув пальто подошёл к кровати больной. Попросив перевернуться Любашу на живот, врач долго ощупывал спину, местами с усилиями надавливал. Пару раз Любаша вскрикнула.

- Ну что, милая моя, жить будете – врач достал из саквояжа блокнот и стал торопливо что-то записывать – месяц делаем уколы, массаж, потом месяц под наблюдением будете находиться. И всё это время – полный покой. Здесь все необходимые рекомендации – с этими словами Дмитрий Алексеевич вырвал листок из блокнота, положил на стол, накинул пальто и вышел.  Следом вышла и Рита. Они о чём-то пошептались в коридоре, потом хлопнула входная дверь и всё стихло. Рита вошла улыбаясь.

- Ну вот видишь, дело поправимое, а ты слёзы всё льёшь.

- Ритуля, так у меня денег совсем нет ни на лекарства, ни на жизнь, работать-то не могу – у Любаши и слёз уже не было, просто всхлипывала.

- Ничего, выживем. Я вот съехать хотела, но теперь подзадержусь немного – Рита взяла чайник и замурлыкав какую-то песенку, пошла на кухню. 

Лечение затянулось не на два, а на три месяца. С работы Любашу не уволили, но и пособий никаких не выплатили: «Работающим платить нечем».  Так, лёжа на кровати и тихо рыдая в подушку (только бы Рита не слышала, слёз она не любила), время от времени перемещаясь по стеночке, Любовь Андреевна провела всё это время.

Не унывала только Рита. С утра собирала Анютку в школу, потом уходила на завод, где в заводской конторе подрядилась на работу уборщицей. Переодевшись в спецовку, которую ей выдали, засучив рукава и натянув резиновые перчатки, Рита под мурлыканьё только ей одной известной песенки бойко мыла зашорканные сапогами и оплёванные полы. Затем переодевалась, ехала через весь город на обледенелом трамвае к трикотажной фабрике и там опять бралась за ведро с тряпкой. И так – каждый день.  Вечером, после ужина, Анютка под диктовку Риты делала уроки. Потом, также под диктовку Риты, шла в душ и ложилась в постель, после чего Рита желала всем спокойной ночи, гасила свет и уходила к себе. «Господи, спасибо тебе за то, что послал мне её!» - эти слова Любаша шептала каждый раз перед сном.  На выходные Рита обязательно покупала воскресный торт, и после похода с Анюткой в кино, они втроём пили душистый чай.

Клавдия Ивановна все это время старалась избегать соседей, никак не могла простить Рите случай с татуировкой. Дядя Коля бродил по квартире хмурый и злой. Дабы не лишиться ценного работника, начальство Николая Ефимовича решило выдавать ему зарплату продуктами. Теперь хлеба, селёдки и мяса было вдоволь, а горло помочить нечем.

С наступлением весны Любовь Андреевна встала на ноги. После радостного вердикта врача о возвращении трудоспособности Любаша, обняв Риту, опять рыдала. В этот раз от счастья.  Вечером, на столе у Любаши, помимо ужина стояла бутылочка красного вина. «Отметим выздоровление», сказала Рита, аккуратно ставя два хрустальных фужера на стол. 

Уже на следующий вечер, Рита появилась в дверях Любашиной комнаты с тем же самым лёгким чемоданчиком в руках, с которым несколько месяцев назад впервые переступила порог этой коммунальной квартиры. В том же модном драповом приталенном пальто и берете. У Любаши оборвалось сердце и в ушах как-то неприятно зазвенело. Так было всегда, когда Любаша что-то переживала.

- Уезжать мне надо, Люба – с этими словами Рита подошла к Любаше, обняла. У Любаши опять предательски покатились слёзы. Господи, сколько же слёз было выплакано за это время? Встав из-за стола, Анютка бросилась к Рите, прижалась…

- Ну давайте, присядем на дорожку – Рита присела на стул. На соседние стулья опустились Любаша с Анюткой.

- Это вам на первое время, пока зарплату будете ждать – с этими словами Рита вынула из кармана, и положила на стол несколько купюр.  Любовь Андреевна хотела было запротестовать, но наткнувшись на холодный блеск не терпящих возражений Ритиных глаз, поникла.  Затем Рита встала, окинула глазами комнату, задержала взгляд на Анюткиных мокрых щеках, и своей упругой походкой вышла. По лестнице застучали её каблучки…

Через несколько месяцев, в канун Нового Года, в почтовом ящике Любаша обнаружила поздравительную открытку с таким до боли знакомым почерком Риты. И никакого обратного адреса!

Весной, на 8 Марта, пришла еще одна открытка. Под текстом написано было только одно слово – Рита, вместо обратного адреса – буква Z…

Потом Любаша ещё долго проверяла почтовый ящик, но больше от Риты ничего не приходило…